В ГОСТЯХ

рассказ

1

    Когда Петру Суровцеву случается ехать из своего районного городка в областной центр, он непременно занимает место у окна с левой стороны вагона по ходу поезда. Если это не удается, становится у окна в коридоре и с замиранием сердца ждет, когда за окном мелькнет крохотный вокзальчик разъезда с вывеской «Жарки». Интересует Петра не сам разъезд, а деревня Завражье, что стоит в километре от него, через овраг.
     Деревня показывается, и Петр впивается глазами в строения, стараясь разглядеть заветный дом, где когда-то посчастливилось ему пережить нечто удивительное и радостное, оставившее в душе след на всю жизнь.
    Завражье пролетает мимо в несколько секунд. Петр никогда не успевает ухватить взглядом дом, в котором побывал всего один раз. Да это не так уж важно для него. От вида знакомой деревни теплеет в груди. На лице рождается задумчивая улыбка. Взор туманится, уходит в прошлое.

2

    Шел Петру тогда двадцать второй год. Отслужив в армии, вернулся он в родной городок, где имелось несколько средних учебных заведений: педучилище, медучилище, совхоз-техникум, культурно-просветительная школа. Вдобавок — три десятилетки. На время учебы население городка намного возрастало, за счет приезжих студентов, в основном девушек,
    На танцах в городском саду, а зимой в доме культуры, где проводила вечера молодежь, кавалеров недоставало. Парни были нарасхват. Познакомиться и завести дружбу с приглянувшейся девушкой не составляло никакого труда, порой они сами подходили к парням.
    Так и у Петра получилось. Стоило ему весной на танцах в только что открывшемся городском саду несколько раз внимательно взглянуть на шуструю улыбчивую девушку с симпатичным лицом и лукавинкой в быстрых черных глазах, как она сама подлетела к нему и предложила:
    — Может, станцуем?
    — Я только из армии. Разучился, наверное, позабыл, как это делается, — застеснялся Петр.
    — Ничего! Сейчас мигом вспомнишь. Я помогу! — подмигнула девушка и, схватив за руку, увлекла парня в гущу танцующих.
    Петр не опозорился, быстро вспомнил, как надо ступать ногами в ритм музыки. Почувствовал себя с девушкой уверенно и непринужденно. После танцев пошел провожать Галину — так звали девушку. Она заканчивала второй курс совхоза-техникума, где училась на агронома, жила в общежитии, была приезжей из соседнего района. Долго стояли за углом здания, целовались. Губы у Галины были полные, мягкие, ласковые. Доводили Петра до исступления. Он стал обнимать ее все крепче и крепче.
    — Э-э-э, мы так не договаривались, — хихикнула девушка и плавно, но неуступчиво отжалась от него. Стала прощаться.
    — Когда опять встретимся? — спросил он.
    — Когда говоришь? — Галина прищурилась на мгновенье и решила: — А давай в среду.
    — Снова в горсаду?
    — Конечно. Где же еще? — она посмотрела на него выжидательно, словно надеялась, он предложит ей другое место. Он не предложил. Сказал:
    — Тогда до среды.
    — Ага. До среды, — девушка кивнула и резво зашагала к подъезду, гордо вскинув маленькую головку. Была она росту невысокого, с ладной фигурой.
    Они стали встречаться в саду на танцах. Петр провожал Галину до общежития. Целовались с каждым вечером все горячее, неутомимее. Галина долго не задерживалась: готовилась к зачетам. Потом начались экзамены. Сдав их, она уехала на каникулы домой, попрощавшись с Петром до начала следующего учебного года.
    Петр к этому времени устроился на работу: пошел слесарем в мастерские автопредприятия, где трудился до армии.
    Галина приехала на учебу в конце августа, за три дня до начала занятий. В первый же вечер помчалась в горсад, чтобы, как сама потом призналась Петру, незаметно последить, не завел ли он в отсутствие ее другую девушку.
    Петр летом провожал с танцев своих бывших одноклассниц, с которыми связывали его просто дружеские отношения без намека на сердечную привязанность, пока.
    В тот вечер, когда Галина вернулась с каникул, и пришла в горсад, Петр пил пиво с ребятами на буфетной веранде.
    Галина отыскала его. Подкралась сзади и прикрыла ладошками глаза. Петр растерялся на минуту, потом догадался, кто это может быть: в последние дни часто вспоминал о девушке.
    — Галя! Точно? — воскликнул обрадованно.
    — Что? Испугался? — засмеялась она и отняла ладошки от глаз Петра, вышла из-за спины парня, заглянула,ему в лицо.
    — Очень-очень, — потрафил он девушке, любуясь ее туго налившимися за лето щеками, округлившимся подбородком, здоровой смуглостью лица, ярким блеском глаз, смотревших на него ласково-игриво.
    Не зная, что делать с недопитым пивом, Петр протянул кружку Галине:
    — Пивка не хочешь отведать?
    — Ой, нет. Такой гадости не употребляю, — затрясла она головой, с гримасой отвращения на лице. — Да и тебе не советовала бы увлекаться. Пошли-ка лучше танцевать.
    Взяла Петра за руку и потянула с буфетной веранды. Он поставил кружку на столик и последовал за Галиной.
    В этот вечер они ушли из горсада задолго до его закрытия. По дороге к общежитию совхоза-техникума стали обниматься и целоваться.
    — Что, очень соскучился по мне, да? — справилась Галина, заглядывая Петру в лицо, радостно сияющими глазами.
    — Еще как! Целых два месяца не виделись! — признавался он.
    — И я тоже по тебе. Очень-очень, — шептала девушка и забрасывала руки высоченному Петру за шею, тянулась губами к его губам.
    Когда зашли за общежитие, Петр принялся покрывать жаркими поцелуями лицо и шею Галины, она расслабилась. Потом опомнилась, проговорила рассудительно:
    — Ну, ладно. На сегодня хватит. У меня есть предложение.
    — Какое? — насторожился Петр.
    — Поедешь послезавтра, в субботу, со мной в гости к моей подружке Наташке?
    — А куда ехать?
    — В деревню, к ее родителям. Там праздник какой-то церковный. Нам это до лампочки. А вот погулять можно будет нормально. Я у них частенько бываю. Наташка на каждое воскресенье ездит и меня прихватывает иногда. Говори, поедешь?
    — Еще бы!
    — Ну и умница. Дай поцелую за это, — Галина так жадно присосалась к губам парня, что у него закружилась голова. Оторвалась, выдохнула:
    — Теперь слушай. Поезд отсюда идет в пять тридцать вечера. Встретимся на вокзале у кассы. Наташка должна завтра за мной приехать. Поедем втроем. Тебя это устраивает?
    — Вполне. Лучше не придумаешь.
    — Тогда пока. До послезавтра,—Галина потрепала парня по щеке и убежала.

3

    В Завражье вошли под вечер. Деревня гуляла, празднуя по старинке Успеньев день. В домах слышались звуки гармошек, из распахнутых окон вылетало застольное пение.
    Вдоль улицы чинно прохаживались стайки принаряженных девушек. Проносились оравы выпивших парней в черных пиджаках и белых рубашках. Выкрикивали:

              По Завражью мы пройдемся.
              Девок нет — домой вернемся.

Некоторые задирались:

              Нам хотели запретить
              По этой улице ходить.
              Стены каменны пробъем —
              По этой улице пройдем.

    О таких Наташка, подруга Гали, отозвалась:
    — Селищевские. Выхваляются. Ищут, с кем бы сцепиться. Вечно драки устраивают.
    Местные парни спокойно сидели на лавочках возле своих домов. Когда проходили мимо одной, с нее раздался ехидный голос:
    — Наташка, кавалера себе привезла, да? Все будет Мишке отписано!
    — Это не мой. Галин, подружки моей знакомый, — отозвалась Наташка.
    — Для нее Колька Бойцов прибыл. Морячок наш! — долетело с лавочки.
    Галина резко повернулась, к подруге, всплеснула руками:
    — Наташка! Что ты наделала? Почему мне ничего не сказала?
    — А я откуда знала, что он приедет! Я с ним не переписываюсь. Вчера его не было в деревне, — девушка напуганно-жалостливо посмотрела на Петра.
    Галина на него не взглянула. Заломила голову и рванулась вперед.
    Петр понял: оказался здесь третьим лишним.
    — Надо рвать когти, пока не поздно, — подумал.
    Наташка в это время свернула к одному из домов и повела рукой, указывая на высокое крыльцо, возле которого стояла Галина:
    — Вот и пришли. Пожалуйте, гости дорогие. Петр попятился и оглянулся. Селищевские парни развернулись в конце деревни и шли в обратном направлении, перечеркнув черной шеренгой всю улицу поперек.
    — Еще привяжутся, когда пойду им навстречу один. Надавать могут, — пронеслось в голове Петра. Он резво шагнул к крыльцу.
    Родители Наташки встретили гостей в сенях.
    — Вот это дочка у меня! Как потрафила батьке! Напарника мне привезла. Не один мужик за стол сяду. Будет с кем компанействовать, — обрадовался Петру хозяин, небольшого роста мужичок с розоватым бугристым лицом, окинутым трехдневной золотистой щетиной, и воспаленными красными глазами.
    Подал Петру руку:
    — Давай, друг, знакомиться. Василий Михалыч Рябиков, первый выпивоха и задира в Завражье.
    Петр тоже назвался.
    — Будет тебе представляться-то, клоуна из себя строить. Кабы сам так не пил да не привязывался ко всем, завсегда бы к нам гости ходили. Всю родню отвадил из-за своего дурного характера, — подала голос хозяйка, женщина лет сорока, высокая, в белой нарядной кофточке, с миловидным приятным лицом и грустными смущенными глазами.
    — Мам, он что? Уже того что ли? — взглянула на нее Наташка и щелкнула себя по скуле ногтем.
    — Не говори-ка, доченька. Третий день колобродит. Бражку свою проклятую сосет без просыпу, оторваться никак не может. Ни покоя, ни сладу с ним нет. А еще на самогон меня подбивал. Так бы и провалялся в бане у своего змеевика, Никакого праздника не увидел, — пожаловалась на мужа хозяйка и тут же устыдилась: — Ой, чтой-то я расплакалась. Да при чужих-то людях вдобавок. Проходите, гости дорогие. Давно поджидаем вас.
    Посторонилась, указала глазами на распахнутую дверь в избу, откуда вкусно наносило пирогами.
    Сказала несмело Петру, когда оказался рядом:
    — А меня Варварой Степановной величают.
    — Очень приятно. Меня Петром. Будем знакомы, — поклонился он, готовый пожать женщине руку, но та ее не подала, поспешно отвела от гостя глаза, — я слышала.
    Когда хозяйка пригласила всех за стол, накрытый в просторной передней горнице, Галина опасливо взглянула на окна, выходившие на деревенскую улицу, и села спиной к ним.
    Наташка тут же заняла стул рядом с подругой. Петр сел напротив девушек.
    — Девчо-он! Чтой-то вы своего кавалера забросили, как чужого? Отдельно от него уселись? — укоризненно посмотрела на дочь и ее подругу Варвара Степановна.
    — А мы его тебе, мам, уступаем. Садись ты рядом с Петькой. Пусть батяня хоть раз в жизни поревнует тебя, узнает, что это такое, — засмеялась дочь.
    — Будет тебе балаболить, ляпать, что не положено. У своего батяни, что ли научилась? — вспыхнула хозяйка и обожгла Наташку гневным взглядом.
    — Пошутить что ли нельзя, мам? — обиделась та.
    — Ты шути, да знай меру. Не заговаривайся больно-то шибко, — примирительно проговорила Варвара Степановна, хмурясь и сгоняя краску с лица. Шагнула к мужу, севшему в торце стола. — Я уж по старой привычке рядом со своим суженым сяду. Он хоть у меня и непутевый, но законный. Да и бегать на кухню придется. Отсюда-то сподручней.
    Она присела. Ненадолго.
    Как только разлили вино и водку, поднялась:
    — Ну, давайте выпьем за наш деревенский праздник — Успеньев день. Престольным он раньше назывался. Да и праздновался, поди, совсем не так: прилюдно, торжественно, по-церковному. А теперь тихо да скромно по домам. Да и то хорошо, что мы его не забываем.
    Пребывая в скверном гиблом настроении, Петр угрюмо смотрел на хозяйку. Луч предзакатного солнца стрельнул в окно. Золотисто заиграло вино в поднятой рюмке женщины. Засверкали крупные серьги в ушах. Налились теплым янтарным светом бусы, ниспадавшие с загорелой шеи на высокую грудь, оттянувшую белую кофточку.
    — Зачем она так вырядилась? Перед кем ей тут красоваться? Мужик ее совсем не видит, давно зенки залил, — подумал Петр, и опрокинул стопку. Захмелел.
    Будто издалека донесся заботливый голос хозяйки:
    — Закусывайте, закусывайте, молодой человек, а то развезет. Думы потом будете раздумывать. Вот грибочки со сметаной, студень. Колбаски покупной отведайте, сырка.
    Взглянул на Варвару Степановну. Она пододвигала к нему тарелки с закусками.
    Петр взял вилку, стал тыкать в грибы. Они не поддевались, ускользали.
    — Да шут-то с ними, с грибами. Не желают поддеваться и не надо. Колбаску цепляйте. Она не скользкая. А лучше я вам помогу, — проворная, сильная рука Варвары Степановны ухватила вилку поверх неловких пальцев Петра и резким движением мгновенно поддела ускользающий гриб. — Вот так надо, миленький.
    Женщина быстро отняла руку от руки Петра. Он сконфузился, посмотрел на хозяина.
    Тот согласно покивал:
    — Ешь, ешь. С них не околеешь: маринованные...
    — А ты помолчи лучше. Помолчи, дружок. Тебя не спрашивают, — замахала рукой на мужа Варвара Степановна и, словив на себе насмешливо-лукавый взгляд дочери, смутилась.
    — Ой, да что же я тушеную картошку-то не подаю. Она горяченькая с грибками хорошо пойдет, — вскочила со стула, поспешила на кухню, загремела там печной заслонкой.
    — Вообще-то она у меня послушная. Даже не взнуздываю, — подмигнул Петру хозяин и взялся за бутылку с водкой. – Мы хряснем, пока она там копошится.
    Плеснул себе в стопку и взглянул на Петра: — Ты бу?
    — Нет пока, — замотал головой Петр и накрыл свою стопку ладонью.
    — Папк, а нам? Что мы рыжие что ли? — засмеялась Наташка и, подхватив свою и Галинину рюмки, из которых пили красненькое, протянули отцу. Тот быстрехонько наполнил их. Все трое потихоньку, воровски проглотили водку.
    Варвара Степановна внесла большую тарелку с горой дымящейся затомившейся в печке картошки. Поставила на стол, положила несколько ложек на тарелку Петру:
    — Кушайте на здоровье, мил-человек.
    Посмотрела на дочь и ее подругу: — Вам, девушки, надо?
    — Не. Мы не хотим, — дружно замотали обе головами.
    — Тебе положить? — повернулась к мужу.
    — Ты что, шутишь?— вскинул он на жену злые глаза.— Зачем тогда пить, если здорово нажрешься. Ни в одном глазу не будет, сколько ни лопай.
    — Да ну тебя. Замолол не ту святую, — Варвара Степановна махнула рукой на мужа и коснулась взглядом бутылки. — Ну-ну, все понятно, откуда у тебя эта речистость. Успел тут без меня приложиться.
    — Что, аль и в праздник нельзя как следует выпить? — вскинулся Василий Михайлович.
    — Если бы это было у тебя только в праздник, — глубоко вздохнула Варвара Степановна и пригорюнилась.
    — Ну, давай. Наливай по второй. Чего жадничаешь? — потребовал муж.
    — Да теперь чего жадничать. Теперь тебя ничем не остановить, никакими усилиями. Не угомонишься, пока под стол не свалишься, — смирилась Варвара Степановна и нехотя взялась за бутылку. Налила супругу, поднесла было ее к стопке Петра и задержала. Улыбнулась, увидев, с каким удовольствием уплетает гость картошку. — Вот с кого надо всем пример брать. Выпил и закусывает. Никогда не опьянеет, не сделается дурным.
    — Да просто он голодный! С утра ничего не ел. Приперся к нам в общежитие чуть ли не за полдня до поезда. Вот и наверстывает теперь, — снасмешничала Наташка.
    Петру сделалось не по себе. Готов был сквозь пол провалиться от стыда. Картошка застряла в горле.
    — Не обращайте внимания на эту хабалку. Как тебе только не стыдно, Наталья? — прикрикнула на дочь Варвара Степановна и налила Петру полстопки.
    В это время забарабанили в оконное стекло и с улицы позвал писклявый девчоночий голосок:
    — Наташа, выйди на минутку! Сказать чтой-то надо. По секрету.
    Наташка выскочила из-за стола и кинулась к выходу.
    — Подожди! И я с тобой! — Галина метнулась вслед за подругой.
    Через минуту Наташка вернулась и, заглянув в горницу. объявила:
    — Нас в гости девчонки позвали. Сходим ненадолго, потанцуем и вернемся.
    И тут же убежала на улицу. Под окнами пронеслось девичье хихиканье и пропало, удалившись.
    В доме повисла неловкая тягостная тишина.
    Хозяйка поспешила нарушить ее.
    — Ну и шут-то с ними. Пускай бегут, пляшут. Ноги молодые, покоя не дают. Как говорится, не привяжешь Арину хвостом за рябину.
    — Верно. Пущай ногами дрыгают. А мы винцо будем попивать. Нам больше достанется, — поддержал муж и поднял налитую стопку, понес ее к стопке Петра. — Давай-ка, дружок, мы с тобой чеболдыкнем.
    — Подожди-ка ты со своим чеболдыканьем. У гостя вон картошка остыла. А он с утра ничего не ел. Я ему сейчас щец горячих подам. Пусть заправится как следует, — Варвара Степановна резво, как молодая, крутанулась от стола и легкой порывистой побежкой понеслась на кухню.
    — Ты как хочешь, можешь щец подождать, если в натуре голодный. А я приму, пока ее нет. При ней почему-то не так легко водочка идет, — признался Василий Михалыч и опростал стопку в одиночку. Не закусил, только рукавом шмыгнул по губам и пересел на стул жены, стоявший ближе к гостю. Вперился в Петра красными забиячливо-шальными глазками;
    — Ты думаешь, наверно, что я совсем пропащий человек, да? Способен вот только эту отраву глотать? Ошибаешься. Я еще мастеровой. Каких мало осталось теперь в наших деревнях. Могу дома рубить. Любым способом. Что в лапу, что в крест, что в круглую. Двери и окна окосячу. Рамы свяжу запросто И застеклю. Уменья в этих делах мне не занимать. И силенка еще имеется в руках. На-ка пощупай.
    Василий Рябиков сграбастал ладонь Петра своей горячей кременнсто-твердой лапищей и крепко, до боли стиснул:
    — Чую, чую! Пустите! — взмолился Петр.
    — То-то же мне. Пощады запросил, — Василий Рябиков перестал сжимать ладонь гостя, но из лапищи не выпустил.
    — А давай померимся силенкой. Вот так, как мы иногда в бригаде делаем.
    Он поставил локоть на угол стола в расчете, что гость последует его примеру. Петр замотал головой: — Нет, нет. Не буду я такими делами заниматься.
    — Трусишь? — хрипло засмеялся хозяин. — И правильно делаешь. В бригаде я всех кладу к ряду. Можно сказать, ломаю.
    В пьяных глазах сверкнули торжествующие огоньки.
     Вошла Варвара Степановна с тарелкой щей. Увидела, что делается за столом, и закричала на мужа:
    — Ну, пошто привязываешься к хорошему человеку? Не смей лезть к нему со своими проклятыми граблями. Марш на свое место, сейчас же! Не то я тебе не знаю что сделаю!
    Василий Рябиков выпустил ладонь Петра и с трудом, едва не свалившись под ноги жене, перебрался на новый стул.
    — У-у-у, да ты уже совсем хорош. Испекся, дальше некуда, — сокрушаясь, покачала головой Варвара Степановна. Поставила перед Петром тарелку: — Кушайте, пожалуйста, на доброе здоровьице, — и повернулась к мужу, принялась увещевать: — А ты шел бы лучше спать. Вон уж и голова прямо не держится, на сторону клонится. Того и гляди и сам под стол свалишься.
    — А что? И пойду! — вскинул на жену мутные глазенки Василий. — Только ты мне скажи, пожалуйста, ловкие у меня руки, работящие? Многое умеют? — Он вытянул над столом свои ручищи, принялся сжимать в кулак и разжимать Толстые корявые пальцы, с черными треснувшими ногтями.
    — Кто спорит об этом? Все знают, руки у тебя золотые. Да рыло говенное. Ой, извините, что так нехорошо выразилась, — Варвара Степановна конфузливо посмотрела на гостя и продолжила: — Как попала туда капля, так и пошло-поехало на неделю, а то и больше. Любую работу способен бросить. Никакого сладу с тобой нету...
    — Это верно. Что верно, то верно. Другой бы спорил — я молчу, — поник головой хозяин и стал трудно подниматься со стула. — Пожалуй и, правда, пойду отдохну от этого винища проклятого. Только когда очухаюсь, еще поставишь?
    — Ну, конечно. О чем разговор? Станешь нормальным, еще попотчую, — покивала Варвара Степановна, подхватила поднявшегося мужа под руки и повела из горницы. В дверях приостановилась, оглянулась на Петра и указала глазами на стопку.
    — А вы выкушивайте и принимайтесь за щи, пока горяченькие.
    — Тогда за ваше здоровье, — Петр выпил и принялся за щи. Управился с ними до возвращения хозяйки. Она вошла и доложила:
    — Ну, вот и угомонился мой суженый, теперь до утра спать будет.
    Спохватилась:
    — Ой, чтой-то мы в сумерках сидим. — Включила люстру, висевшую над столом, и увидела пустую тарелку перед Петром.
    — Ну, как? Отведали моих щец? Сносные, есть можно?
    — Замечательные! Во! — Петр выставил большой палец.
    — Да уж чего в них замечательного, — потупилась довольная женщина. Просто вы промялись за дорогу. А голодному Федоту и пустые щи в охотку. Теперь вот пирога моего отведайте. Сладенького. Я чайник поставила. Заварю индийского сейчас.
    Подошла к столу, убрала пустую тарелку, пододвинула другую с кусками пирога. Быстро отдернула от нее руки и спрятала за спину.
    При свете люстры Петр успел заметить, пальцы у Варвары Степановны разбитые, с утолщенными суставами.
    Стало жаль женщину, которой, как видно, не сладко жилось с мужем-пьянчужкой. Но она осталась доброй и задушевной.
    — Вот такую бы жену заиметь мне, — мечтательно подумалось Петру и сделалось как-то неловко, волнующе трудно находиться дальше наедине с Варварой Степановной.
    — Спасибо вам большое за все. Только пить чай не буду. Сыт по горло. Лучше выйду на улицу. Освежусь и подымлю,— Петр поднялся из-за стола и, похлопывая себя по карманам в поисках сигарет и спичек, направился к дверям. Оглянулся на хозяйку:
    — Скажите, а когда можно уехать отсюда в город? Во сколько будет ближний поезд?
    — Теперь, миленький, до утра не уедешь от нас. Только в семь двадцать будет поезд, который в наших Жарках останавливается на три минуты. Почтово-багажный. Все другие мимо просвистывают, — отозвалась Варвара Степановна, стоя к нему спиной неподвижно, в какой-то задумчивости. — Вы не отчаивайтесь больно-то шибко. У нас переночуете. На повети вам постелю. Сено свежее у меня, пахучее...
    Принялась составлять грязные тарелки одна на другую.
    — Ну, тогда ладно. Ничего не поделаешь, значит. Придется у вас заночевать — обреченно вздохнул Петр и вышел из горницы.
    — Я сейчас приберусь тут малость и тоже выйду... подышать свежим воздухом, — настигли в прихожей слова хозяйки, от которых на душе стало отрадно, и беспокойно, чуточку жутковато даже.

4

    Петр вышел на крыльцо. Закурил, огляделся. Вечер настаивался теплый, тиховейный. Вдали над лесом дотлевала оранжевая полоска заката. А деревню уже накрыли сгустившиеся сумерки.
    В доме напротив, через деревенскую улицу, светились все окна, наяривала гармошка и, судя по метавшимся на занавесках теням, плясали.
    — Не там ли Галька скачет, начисто забыв про меня? — подумал Петр о девушке, заманившей его в чужую деревню и бросившую здесь на произвол судьбы. Подумал как-то вяло, тупо, без недавней острой обиды и тоски.
    Докурил сигарету, бросил фильтр в траву и сошел с крыльца. Вдоль боковой стены дома была врыта лавочка с широкой добротной доской для сиденья.
    Петр опустился на нее. Вытянул ноги, откинулся спиной на стену дома, обшитую тесом, и закинул руки за голову. Стал смотреть в небо. Там, в мутной синеве, загорались звезды, крупные, бело-голубые, искристые. Они дрожали и переливались. От двора, где шумно вздыхала корова, наносило запахом старого навоза. С гумна тянуло сеном.
    Петр представил, как будет спать на таком же душистом, дурманном, и сладко потянулся.
    Свет в доме погас.
    Скрипнула избяная дверь, Петр вздрогнул и весь ушел в слух. Звякнула щеколда на дверях сеней.
    Петр повернул голову. На крыльцо вышла Варвара Степановна. Плавно, бесшумно закрыла за собой дверь, стала спускаться с крыльца, улыбчиво поглядывая на гостя.
    Петр выдернул руки из-за головы, сел, подобрал ноги под лавочку. Не спускал глаз с женщины.
    Варвара Степановна надела поверх легкой белой кофточки темную шерстяную, самовязанную, не застегнула ее на высокой груди. Голову ничем не прикрыла.
    — Садитесь, пожалуйста, — с обмершим сердцем проговорил Петр и подвинулся.
    — Спасибочки, — кивнула женщина и села. Выдохнула:
    — Какой вечер-то теплый сегодня...
    — Да. Не говорите-ка, — улыбнулся Петр.
    — По такому теплу только бы с девками провожаться да миловаться, а тебя вон покинула милашка-то, бросила на произвол судьбы. А сама к другому ускакала. Есть тут у ней старый дружок. Приехал из армии на побывку. — Голос женщины прозвучал жалеюще.
    — Понял, когда еще в деревню вошли, — нахмурился Петр.
    — Ох, девки, девки! Сами не ведают, что творят. Роются, роются в женихах-то и зароются. За. это их Бог самих накажет, к заду палочку привяжет...
    — Как это? — не понял Петр.
    — А так. Таких гулен парни не шибко жалуют. Замуж не берут, а вот с ребеночком могут оставить.
    — А-а-а, — засмеялся Петр и осмелел. — Вы все верно говорите, а вот в одном ошибаетесь.
    — В чем же, родненький? — Дрогнул голос женщины. Она повернула к нему удивленное лицо.
    — В том, что на произвол судьбы Галька меня здесь покинула.
    — А как же? — Варвара Степановна непонимающе заморгала.
    — А так. Не на произвол судьбы, а на вас, такую замечательную женщину, утешительницу, — Петр в порыве благодарности коснулся рук Варвары Степановны, лежавших у нее на коленях.
    — Да, ну? Аль поглянулась я тебе?. Такая-то старая? — тихо, обрадованно засмеялась она.
    — Еще как! Мне бы такую жену, как вы, найти.
    — Найдешь. Как не найти. Только не торопись с этим делом. Зорче приглядывайся к девкам. Они теперь все больше ветреные пошли. Одна гулянка на уме. А за похвалу по моему адресу большое спасибочко тебе, — женщина ласково провела по руке Петра ладонью. Ладонь ее была заскорузлая, в мозолях и струпьях. Они слегка покалывали. Покалывания были так возбуждающе остры, сладко-жгучи, что казалось, пронзали кожу и руки, все тело Петра. Он мелко задрожал, наклонился, притянул руку Варвары Степановны к губам и стал целовать, шепча как в беспамятстве:
    — Милая вы моя! Хорошая. Добрая.
    — Ну что ты, сладкий мой. Не надо. Не для поцелуев они у меня — для работы. Иди уж тогда сюда, — женщина освободила руку, обхватила ей голову Петра, прижала к груди. Принялась другой рукой гладить его по волосам, чуть слышно приговаривая:
    — Не обессудь, прости меня, почти старуху, что так безрассудно веду себя с тобой. Истосковалась я по настоящей-то ласке. По словам добрым. Да почти и не слыхивала их вовсе. Никто мне такого не говаривал. Может, в девках чуток потрафило — и все, думала, не придется услышать никогда. Да вот ты подвернулся, усладушка моя. Таких слов мне наговорил, залотко...
    — Вы достойны, достойны их. Настоящей цены себе не знаете. Я как вошел к вам, так сразу подумал, вот такую бы мне жену, хозяйку заиметь, — ответно шептал Петр и покрывал поцелуями шею и подбородок женщины.
    — Неушто правда это? И не верится даже. — Варвара Степановна отвела от себя голову Петра, пристально всмотрелась в его глаза.
    — Да клянусь вам! Только я и подумать тогда о том, что у нас сейчас творится, не посмел, — признался он.
    — Ну, еще раз спасибочки за это. Дай-ко, поцелую тебя, — она снова притянула его голову к себе, надолго припала к его губам своими — сухими, горячими.
    Петр затрясся, как в лихорадке.
    Прервав поцелуй, женщина зашептала ему на ухо:
    — Что, мучаю я тебя, истязаю? Очень хочется-то?
    — Очень-очень, — прохрипел Петр, задыхаясь от волнения.
    — А шут-то со всем! Один раз согрешу. Может, и не будет у меня больше такого случая. Да наверно же, не будет. Пойдем тогда, я тебя по-настоящему, до конца пожалею, раз тебя другая обманула, вокруг пальца обвела.
    Варвара Степановна встала с лавочки, взяла Петра за руку и повела за собой на гумно. В дальнем конце его стоял стог сена. Поднявшаяся луна серебрила его выпуклый бок. На стожаре сидела сова. Когда они подошли, снялась с места и низко над землей величаво поплыла к лесу, черневшему вдали. В свете луны взблескивали ее крылья, которыми она редко взмахивала.

    Когда возвращались от стога к дому, женщина спросила:
    — Не сердишься на меня, что в грех тебя ввела да и сама с тобой согрешила?
    — Что вы! Наоборот. Такой праздник вы мне устроили. Подарили, — воскликнул Петр.
    — Ну и больно хорошо, — глубоко вздохнула Варвара Степановна.
    Утром Петр проснулся на повети от громкого крика хозяйки, выгонявшей со двора скотину:
    — А ну пошли, пошли, любезные гулять! Пора! Пора вам! Глянул на часы. Было без пяти семь. Понял, для него так громко кричит Варвара Степановна: тревожится, как бы на поезд не опоздал.
    Быстро оделся, спустился с повети, выскочил на крыльцо. Варвара Степановна, в старом ватнике, с хворостиной в руке, стояла возле коровы и овечек, щипавших траву недалеко от дома.
    — Доброе утро, — сказал Петр и улыбнулся женщине виновато и смущенно.
    — Доброе, доброе, — покивала она и стыдливо отвела глаза в сторону.
    Лицо ее выглядело бледным, помятым, усталым. Были заметны лучики морщинок у глаз. Но даже они, эти морщинки, казались Петру милыми, родными.
    — Спасибо, что разбудили. И за все, за все остальное, — проговорил он, и голос его дрогнул. — До свидания. Он поклонился и сбежал с крыльца.
    — До свиданьице. Всего вам самого хорошего в жизни, — Варвара Степановна подняла на него глаза. В них стояли слезы.
    — Может, еще когда встретимся? — шепнул он, поравнявшись с ней.
    — А то как же! Обязательно встретимся. На том свете, — улыбнулась женщина и сморгнула слезы.
    — Да нет. Можно, я еще приеду сюда к вам? — приостановился возле нее Петр.
    — Я тебе приеду! Не смей этого делать! Слышишь? Не порти мне жизнь, не позорь меня. Хватит мне и того, что было, — Варвара Степановна испуганно отвернулась. Взмахнула хворостиной, грубо закричала на корову:
    — А ну пошла, пошла, милая, гулять! Поела тут травки и будет с тебя.
    Петр вздрогнул и припустил во весь дух из деревни, боясь опоздать на поезд.
    Завражье остается далеко позади, а Петр долго еще сидит с полузакрытыми глазами, уйдя мыслями и чувствами в молодые годы, заново переживает то, что было у него в той деревне.