ВЫСТРЕЛЫ В КАМЫШАХ

рассказ

I

    Борис Дягилев сошел с автобуса в центре Рыбной слободы, повернул в свою улицу, и родительский дом больно ударил по сердцу распахнутыми настежь воротами, кучей еловых веток на снегу, красной крышкой гроба, прислоненной у крыльца. Душа зашлась острой, щемящей тоской, горло перехватило. Медленно проследовал он с улицы через двор мимо притихших соседей и припал лицом к плечу матери, выбежавшей встречать. Рыдая, она повисла на сыне, и Борис, подхватив ее, легкую, одной рукой, внес на крыльцо.
    В сенях пахло копченой рыбой. Борис поставил в кухне на лавку чемодан с тушенкой для поминок, ополоснул под умывальником руки, лицо и прошел с матерью в нетопленную горницу. Гроб стоял на раздвинутом столе посреди комнаты. Мать отняла покрывало, и Борис увидел лицо отца — тихое, с налетом какой-то удивленности.
    — Отмаялся, бедненький! Озером все своим бредил! Им одним жил, с мыслью о нем и помер! — запричитала мать, сморкаясь в кончик платка. — И тебя часто поминал перед смертью. Сядет на кровать в жару и спрашивает: Борька где? На озере? В камышах из ружей палят! Видно, все ему мерещилось.
    Борис склонился к отцу, коснулся губами лба. Он был стылый, как лед.
    — Изверги! Душегубцы проклятые! Что сотворили! Не мог он сам в полынью угодить! Все знал на своем озере! Снасильничали это над ним! Али нарошно подстроили! Ворюги несчастные! — распалилась мать.
    Борис резко повернулся к ней, и в его сумрачных глазах заплясали бешеные огоньки.
    — Кто? Знаешь?
    Мать, напугавшись, замотала головой, дрожащими руками потянулась к белому покрывалу.

II

    На кладбище перед спуском гроба в могилу и на поминках говорилось немало добрых слов о Василии Сергеевиче Дягилеве, бывшем районном инспекторе рыбнадзора. Борис слушал и думал, что врагов у отца было больше, чем настоящих друзей. Оттого и его, Борисова, жизнь не заладилась. В Рыбной слободе злостные браконьеры отца ненавидели, но побаивались. А их дети вымещали злобу на сыне рыбнадзора открыто. Нередко подкарауливали по дороге из школы и били нещадно и молча.
    Затравленный, обозленный Борис не оставался в долгу, стоял насмерть. И когда, уже в парнях, попытались вчетвером избить его при девушке, которую он провожал из городского парка, Борис ударил в неравной схватке главаря напавших Кольку Бахмутова портсигаром по виску. И схватил срок четыре года: на суде свидетели — дружки потерпевшего — показали, что у Дягилева был кастет.
    Отсидел Борис положенное и посчитал обратную дорогу в родительский дом навек заказанной. Подался на лесоучасток в отдаленный район области. Потом на другой, третий. Ершистый и норовистый, он нигде подолгу не задерживался, колесил по всей области. Сознавал, что живет неправильно, мыкается как неприкаянный, а ради кого или чего, неизвестно. Ломил спину яростно, но не ради денег, а ради гульбы на них. Его интересовал не столько заработок, сколько сама вольная, бесшабашная жизнь. Служба отца, воителя за общее дело, казалась Борису нудной, мелочной. Загадочные обстоятельства, при которых отец угодил в полынью и долгое время пробыл в ледяной воде, пробудили в Борисе различные догадки, зародили в душе дерзкий план. Борис решил не торопиться с отъездом.

III

    Два дня после похорон Борис провел дома, а на третий вышел прогуляться. Высокий, слегка сутулый, очень похожий на отца, брел он Рыбной слободой, и все встречные кланялись ему. В глазах земляков Борис подмечал сочувствие его горю и долю уважения, с которым люди относились к отцу. Подвыпивший рыбак обогнал Бориса, заглянул в лицо и хрипло засмеялся:
    — Вон это кто шастает. Я со спины не разобрал. За батьку тебя принял. Подумал: готов, допился. Мерещиться стало.
    Борис промолчал, и тот, извинившись, отстал. «Зазря человека обидел», — раскаялся Борис, и его неудержимо потянуло на люди. Он повернул к перевозу, в кандейку.
    Там было шумно. При появлении Бориса голоса заметно унялись, и он вспомнил, как вели себя здесь мужики при отце. Тот заглядывал в кандейку на второй день праздника освежиться пивом. Отца приветствовали излишне бойко и суетливо. Он заказывал кружку, иногда и ста граммами не брезговал. Садился за дальний столик в углу. К отцу подходили подвыпившие рыбаки, звенели стаканами о его кружку, желали доброго здоровьица. А через полчаса кандейка пустела. Оставались одни запивохи.
    Буфетчица кричала отцу из-за стойки:
    — Дягилев! Василь Сергеич! Оглянись! Ведь они все, окаянные, на озеро побегли. Рыбу имать! Просидишь тут над пивом-то!
    — Не боись, Игнатьевна! Многого не ухватят! Пусть посошат малость, отведут душеньку. Все полезней, чем у тебя тут сидеть киснуть, — мягко улыбался отец в длинные усы, забеленные пивной пеной. — Эти себе на потребу берут. Озеру они не страшны. От них оно не обеднеет. Страшны другие. Кто настоящую грабиловку устраивает. Направо и налево рыбу разбазаривает. Черпают, не сеявши. От таких вот озеро может обесплодеть. Но они больше по ночам работают. Днем их на озере редко увидишь.
    Лицо отца твердело. Добрый и мягкий по натуре, он был строг и беспощаден с теми, кто брал не по надобности, а ради наживы.
    Борис прошел к стойке, спросил кружку пива, полтораста граммов «Стрелецкой» и присел за любимый столик отца. Вино опрокинул зараз, а холодное пиво брал помаленьку, грел во рту, прежде чем проглотить. И думал об отце, о своей незадавшейся жизни. Он давно собирался бросить ненадежное бродяжничество и зажить, как жили другие, — спокойно и размеренно. А главное — заиметь свое, кровное дело, о котором болела бы душа, которое забрало бы всего.
    Без этого — везде жить скучно, серо...

IV

    — Здорово, Дягиль! Никак, ты? — вошедший так сильно шлепнул огромной пятерней по Борисову плечу, что у того расплескалось пиво из поднятой кружки. Борис обернулся, и внутри у него как бы обледенело: перед ним стоял Колька Бахмутов, Бахмут. На широком квадратном лице, нажженном морозом до кирпичного цвета, снежно сверкали оскаленные зубы, изображая улыбку, а неподвластные глаза мерцали холодно и враждебно. Над виском белел давнишний шрам, наполовину скрытый шапкой, — метина от Борисова портсигара.
    — Батькин столик, говоришь, занял. Уж не на его ли место метишь? Не худо бы. Глядишь, где-нито и встретились без свидетелей! — гоготнул на всю кандейку Бахмут и залихватски подмигнул притихшим за столиками мужикам.
    Те угодливо заулыбались. Бахмут с малолетства славился своим браконьерством и неуловимостью. Озорничал как никто другой в Рыбной слободе. Выходил в озеро в любой ветер, в любую темень. Брал за недолгие сроки непогоды пуды рыбы и каждый раз выходил сухим из воды.
    Борис смотрел на своего недруга, и глухая злоба подкатывала к горлу, мешала ответить спокойно и едко.
    — Что? Молва отнялась? Или загордился? Не желаешь знаться с земляками? Не надо! Перебьемся! — Бахмут круто повернулся и шагнул к буфетной стойке.
    Был он огромный, глыбистый, в брезентовой куртке и ватных штанах, вздернутых до паха ловецких сапогах с торчащими ушками. Нацепленный на плечо ремень от бокастого пестеря плотно впечатывался в брезент.
    — Аннушка! Наливай винца для счастливого ловца! Рыбкой буду рассчитываться! — скомандовал Бахмут буфетчице и рванул с плеча пестерь. Шмякнул на пивную бочку, откинул крышку. В полумраке кандейки зеркально сверкнул крупный лещ, смачно шлепнулся на клеенку прилавка перед улыбчивой буфетчицей. За ним — второй, третий. У последнего леща розовел разодранный бок, и Борис смекнул: «Ведьмой орудовал, гад!»
    — По стакану за каждого — седни я добрый! Хорошо взял! — похвастал Бахмут.
    Буфетчица заторопилась убрать рыбу и натолкнулась глазами на тяжелый взгляд Бориса. Побледнела, руки дрогнули. Бахмут перехватил оробелый взгляд женщины и через плечо посмотрел на Бориса с дерзкой усмешкой.
    — Его нечего бояться! Он, чай, не папаша! По наследству эта должность не переходит. Безвластье покуда у нас! Раздолье!
    — Ненадолго! — вырвалось у Бориса. Он стукнул недопитой кружкой о стол и поднялся. Смерил Бахмута прицеливающимся взглядом и вышел из кандейки.

V

    Через месяц, ранним апрельским утром, Борис Дягилев, нетерпеливый, напряженный, шагал берегом родного озера. В нагрудном кармане старой гимнастерки лежало удостоверение старшего районного инспектора по рыбнадзору. Такое же, какое было у отца. Озеро покоилось подо льдом, до рези в глазах сверкало заснеженной белизной. А по краям разлилось. Разводья блестели на солнце ярко и празднично. Празднично и светло было и на душе у Бориса.
    Из дома он вышел при ядреном морозце. Пробирался где по сушинам, где по остатнему снегу. Над пепельно-желтыми камышами чуть золотился весенний воздух. Вкусно пахло примороженной осокой, клюквенной кислицей с болотных кочек, размятым сапогами илом. И эти запахи, извечно родные, бередящие душу, и каждый пушистый султанчик камышовой метелки, словно вырезанный в голубеющем воздухе, — все сливалось в душе и в сознании Бориса в один образ родины, отзывалось в сердце громким биением. Думалось, что жизнь в тридцать лет для него только начинается, и много будет в ней вот таких славных, бодрых утренников, и никогда не покинет душу весенняя ясность чувств, мыслей, надежд. Стала понятна распроклятая постоянная тоска, непоборимая там, в лесу, когда работал на валке, — недоставало ему озера, его неохватного глазом простора, к которому привык с детства. Сейчас Борис только дивился, как смог прожить эти долгие десять лет без озера, без доброго согласия с ним и с делом отца.
    Он брел по местам, с детства знакомым и в то же время как бы первозданно-таинственным, ибо теперь их приходилось открывать заново.

VI

    Ближе к полудню вода в разливах прогрелась, и заходила щука. Слышались всплески, шуршание камышей. Их пушистые метелки подрагивали. В чистых заводях спокойная гладь рассекалась перьями плавников, кучно бежавшими в одном направлении. Вода вокруг них бурлила. Крупная, сильная рыба билась в истоме оплодотворения, совершая одно из таинств природы. А Борису было не до этого редкого и красивого зрелища: в дальнем углу озера постукивали боязливые, одинокие выстрелы. Он торопился туда. И вдруг совсем рядом, за высокими камышами, ударили в воду дерзко, с двух стволов: бац! бац! И тут же еще с одного, видно, вскользь по воде. «Ух ты!»— прокатилось далеко и длинно.
    Не разбирая дороги, вломился Борис в камыши, с треском круша их, стал продираться сквозь заросли. За камышами, в тихой скрытной заводи, увидел двоих. Один, высокий, в шапке с торчащим в сторону ухом, выходил из воды, блестя омытыми резиновыми сапогами. Ремень от ружья был закинут на шею, само ружье болталось на груди, а в широко разведенных руках белело по крупной щуке, нанизанной жабрами на пальцы. С хвостов рыб падали в воду сверкающие капли. Второй охотник елозил на коленях по траве, подбирая и засовывая в вещевой мешок рыбешку поменьше, очевидно выброшенную высоким на берег. Словив за спиной шум, высокий оглянулся, и Борис узнал Бахмута. Тот, увидя инспектора, выпустил из рук рыбу, тяжело плюхнувшуюся в воду, и, схватившись за ружье, сорвал ремень с шеи. Но тут вспомнил, что стволы в нем пустые, и кинулся к ружью товарища, висевшему на кусту у берега.
    — Стой! Не дури! — предупредил Борис и, не суетясь, размеренными шагами стал пересекать заводинку. Бахмут швырнул свое ружье на траву и, схватив чужое, наставил его на инспектора, дико крича:
    — Отворачивай, сволочь! Продырявлю!
    Щелкнули взведенные курки.
    Борис не почувствовал страха, наверное, просто не успел. В голове забилась и осела крепко, как клятва, одна-единственная мысль: уцелеет, непременно привезет к себе в дом с последнего лесоучастка Дарью, у которой рос его, Борисов, сын Сережка...
    Выстрел жахнул с огнем и дымом. У ног Бориса вонзился с шипением в воду свинцовый горошек, взбил веер серебряных фонтанчиков. Лицо обдало селитряной вонью пороха.
    Пугнул, сообразил Борис и спокойно шагнул навстречу черно блестевшим стволам, смотревшим прямо в лицо.
    Второй боек клюнул вхолостую: один заряд использовал хозяин ружья. Бахмут забыл про это, а может, только прикинулся, что забыл, решив до конца попугать инспектора, выказать свою отчаянность.
    — На этот раз тебе повезло, Дягиль! — сожалея, сказал он и опустил ружье. — Только думаю, встреча эта у нас с тобой не последняя.
    — Я тоже так считаю,— сурово усмехнулся Борис, расстегивая планшетку, чтобы составить акт задержания браконьеров.