ВОКРУГ ОЗЕРА

рассказ

    Живут они в скромном старинном городке. Учительствуют в сельской школе, за озером, к которому прибился городок.
    Школа, белокаменное здание бывшего монастыря, венчает островерхий холм и, высоко вознесенная им, как бы парит летом над светлыми водами озера. В тихие ясные дни всплывает из глубин ее белый двойник. В навигацию шустрый катеришко доставляет учителей к подножью холма, склоны которого украшены сухим запашистым сосновым бором. Застынет озеро — они перебегают по льду. Зимой ходят на лыжах.
    И только раз в году, после весенних каникул, — в сельских школах не распускают ребят, пока не потекут овраги, — учителя добираются до школы кружным путем, в обход озера. Накануне занятий они сходятся к двухчасовому автобусу на центральную площадь городка, по-летнему сухую и пыльную.
    Константина Сергеевича провожает мать, сгорбленная старушка в сереньком платке и очках. Алевтину Михайловну — младшая сестра, румяная застенчивая девушка. В ожидании автобуса стоят парами, держатся скованно и отчужденно. В автобусе садятся порознь.
    Автобус, дребезжа расшатанными стеклами, мчит их сперва сонными улочками рыбацкой слободы, потом берегом озера. Лед на нем вылудили утренники, темная вода закраин тянется по заплескам, огнисто отбрасывает солнечные лучи.
    Незаметно озеро уползает в сторону. Автобус делает остановку при въезде в небольшую деревушку, возле чайной, и учителя выходят.
    Константин Сергеевич поправляет за спиной тощий рюкзак, вздергивает до упора резиновые болотные сапоги и оборачивается к учительнице:
    — Пошли, Алевтина Михална!
    Долговязый, поджарый, он ходко устремляется по черной тропе в обход деревни к осиннику. Алевтина Михайловна, покусывая полные губки, семенит следом. Ноги у нее скользят и разъезжаются. Блестящие полусапожки вмиг обрастают грязью, смешанной с палым листом, тяжелеют. Алевтина Михайловна старается ступать на островки черного льда — остатки зимней тропы — и бросает в спину попутчику недобрые взгляды.
    Вокруг все блестит и сверкает на солнце: ручьи, лужи, прилизанная водой старая трава, глянцевитые стволы осин. Ярко, празднично сияют атласной кожей березы, разбросанные по осиннику. Пускает свой луч каждая ветка, каждая почка на дереве.
    Отовсюду доносятся запахи талого снега, древесной коры, размокающей земли. Воздух стонет, верещит, свистит на разные птичьи голоса. Вода бурлит, лопочет, шипит, продираясь сквозь снег. Стоять бы, смотреть, слушать и вдыхать. А Константин Сергеевич мчит как нахлестанный, его ничто не трогает вокруг. И как ни обидно Алевтине Михайловне, а надо поспешать за ним: одной идти по лесу жутковато.
    На выходе из осинника — низина, залитая водой. Учитель, не замедляя шага, вступает в воду, гонит перед собой сапогами волну.
    — Да подождите, Константин Сергеич! Может, мне не перейти — капризно кричит Алевтина Михайловна.
    — Действительно! — спохватывается учитель и бредет обратно, останавливается возле попутчицы.
    — Что стали? Идите, меряйте! — хмурится она. Константин Сергеевич послушно идет. Посреди низины вода достает ему до колен; полы длинного старомодного плаща расплываются в стороны. Он не замечает, поворачивается и возвращается к учительнице, с сочувствием смотрит на ее полусапожки.
    — Да, глубоко... Придется переносить... — говорит он и топчется в нерешительности возле девушки.
    — Ну! — командует она и становится к нему боком, прижимает к груди чемоданчик. Нагнувшись, он подхватывает ее под колени и за спину, бережно несет над водой. Болонья, напеченная солнцем, горячит ему руки, растрепавшиеся девичьи волосы щекочут нос, волнующе пахнут духами.
    Он отводит лицо в сторону, силится думать о постороннем. В рассеянности делает с девушкой на руках несколько лишних, по ее мнению, шагов.
    — Отпускайте! Заснули, что ли? — сердится она, недовольная его стеснительным молчанием, холодной, неулыбчивой серьезностью, с какой он все делает.
    Константин Сергеевич упрямо продолжает нести ее. Это забавляет молодую учительницу.
    — Ну, давайте, давайте... Может, до самой школы донесете? Неплохо, — подтрунивает она и припадает головой к его плечу.
    Он останавливается и опускает ее на сухой бугорок.
    — Мерси! — кокетливо приседает Алевтина Михайловна и щурит на учителя черные глаза: — Вы уж не бегите так, ладно?
    — Попытаюсь, — обещает он и поворачивается к ней спиной.
    Дальше дорога идет глухим ельником. Вокруг сумрачно, неприютно. Из чащи, где лежит матерый снег, тянет стылым холодом. А шагать легче: под хвойной навесью сохранилась зимняя тропа. Она обледенела, края подмыты ручьями и часто обламываются под ногами, брызжут грязью.
    Константин Сергеевич уходит немного вперед, но чутко прислушивается к звукам за спиной.
    «Вжиг, вжиг, вжиг», — раздается позади. Это шуршит при каждом взмахе руки плащ Алевтины Михайловны. Когда звук отдаляется, учитель приостанавливается и оглядывается.
    Девушка спешит. Боясь оскользнуться на ледяной корке, ставит каблучки сапожек косо, на внутреннее ребро. В одной руке у нее чемоданчик, в другой — сдернутая с головы голубая газовая косынка.
    Косынка развевается по воздуху. Ее свободный кончик вот-вот коснется грязи, но девушка делает взмах рукой, и он вспархивает вверх. Вспархивает и опускается, спускается и вспархивает. Можно подумать, учительница забавляется косынкой.
    Маленькая, на крепких ножках, с порозовевшим от ходьбы лицом и распустившимися волосами, Алевтина Михайловна больше походит на школьницу, чем на учительницу.
    Константину Сергеевичу страстно хочется подхватить ее на руки, покружить и нести, нести, сколько сил хватит. Приближаясь, девушка смотрит на него с улыбкой, ласковыми, благодарными глазами. А он смущается и опять уходит вперед.
    Лес обрывается, упершись в подножье высокого холма, на верху которого ладно уселась деревенька Лиходеево, дворов в пятнадцать — двадцать. Холм чист от снега, просушен и обласкан солнцем. Среди бурой, спутанной прошлогодней травы сверкают нежной, светлой зеленью иглы молодых побегов. Над травой порхают бабочки-крапивницы.
    Тропа поднимается к деревне широкая, утоптанная до твердости, и ступается по ней в охотку. С каждым шагом шире распахивается озеро, серо-стальное, в желтой оправе камышей. Небо над озером голубое, в редких пухлых облаках. Они вылетают из-за горизонта резво, как дымки от выстреливших пушек, и бегут над озером весело, играючи. Бесшумно скользят за ними по льду темные пятна теней.
    Деревню, с круглым прудом посередине, неплотно прикрытым сизым обмылком льда, с распахнутыми настежь для просушки банями — вчера была суббота — с ныряющими в свои домики скворцами, учителя проходят торопливо, а за околицей, перед спуском с холма, останавливаются.
    Константин Сергеевич снимает с головы кепку, вытирает платком лоб, клеенчатую полоску под козырьком кепки и тихо стоит с непокрытой головой, устремив прищуренные глаза вперед. Там, по низинам, темнеют хвойные леса, а по холмам, как белые занавески, светятся березовые рощи, окутанные сиреневой дымкой.
    Алевтина Михайловна стоит рядом и украдкой наблюдает за лицом учителя. Неулыбчивое, с резкими, угловатыми чертами, оно смягчается, нежнеет, в нем проступает умиленность и восхищение.
    «Ага! Проняло!» — внутренне ликует учительница и вдруг бесстрашно устремляется вниз по крутому склону в молодой березняк.
    — Догоните, Константин Сергеевич! — не оборачиваясь, звонко кричит она.
    Несколько мгновений он стоит не шелохнувшись и смотрит вслед: плащ на девушке пузырит, открыв короткое зелененькое платьице, косынка полощется в далеко отброшенной руке, голова отчаянно заломлена, волосы развеваются...
    Константин Сергеевич оглядывается на деревню и припускает за учительницей. Сначала робкой трусцой. Потом, когда девушка исчезает в березняке, во весь дух, с гулко колотящимся сердцем. Быстро настигает и дотрагивается до плеча.
    Алевтина Михайловна кидается в сторону, хватается за ствол юной березки и бессильно повисает на нем, прижимаясь щекой к нежной атласной бересте.
    Константин Сергеевич кладет руки на теплые вздымающиеся плечи девушки.
    — Вот и догнал! Теперь что делать будем? Он хочет заглянуть ей в глаза.
    — Ой, подождите! Я ногу подвернула! — слабо вскрикивает она.
    — Где? Какую? — пугается он, отдергивает руки и смотрит девушке на ноги. Она не отвечает. Стоит с закрытыми глазами, тяжело дышит.
    — Да ну вас! Напугали как! — наконец открывает глаза и, не удостоив его взглядом, идет вперед, не прихрамывая.
    «Разыграла!» — догадывается он, и ему становится нестерпимо досадно за неуместную доверчивость и несмелость. В душе она, конечно, смеется над ним. Ему уже не хочется догонять ее, и он плетется сзади. А она тоже не торопится. Бредет редколесьем рядом с тропинкой, моет сапожки в каждой встречной ямке. Они выстланы мочалистой травой, и грязь с сапожек сходит быстро.
    Тропа выбирается на чистую сухую опушку, и слева показывается озеро. Оно то открывается за пойменными зарослями кустарника, то ярко сияет вольготными разливами в береговых сенокосных лугах. Кое-где по разливам видны человеческие фигуры. Они или крадутся поводе, высоко, по-журавлиному задирая ноги, или мертво стоят на одном месте. Браконьеры. Охотятся за щукой. Иногда в отдалении слышны глухие выстрелы. Два резких, коротких в воду неожиданно рвут тишину совсем рядом.
    По взметнувшимся дымкам видно, кто стрелял: этот человек бежит по воде, наклоняется, что-то вылавливает и кладет к себе в сумку у пояса.
    — Вот гады! Совсем совесть потеряли! — Константин Сергеевич кидается к озеру.
    — Стойте! Что вы делаете? Они вас пристрелят! — Алевтина Михайловна бросается за ним и успевает уцепиться за вещевой мешок. — Забыли, как прошлый год по нашему председателю палили? Весь плащ дробью изрешетили! А сами в болото убежали, — растревоженно говорит она.
    Константин Сергеевич удивленно смотрит на учительницу. Девушка краснеет.
    — Чего доброго, опять школа без директора останется! — объясняет она свое волнение.
    — А вам ведь такой не нравится! — замечает он.
    — Ну так что? Все лучше, чем никого, — лукаво смеется она. — Между прочим, вы долго будете ходить врио?
    — Пока рядовым учителем не сделают.
    — Почему же?
    — Надоело быть завхозом. Из-за дров зимой к урокам по ночам готовился... А весной половину делянки разворовали. — Ему хочется вызвать сочувствие к себе.
    Возвратившись на тропу, они идут рядом, и Алевтина Михайловна, вероятно по забывчивости, продолжает держать руку на лямке его вещевого мешка. Он весь наливается счастьем.
    — К себе домой, в город, вы машинку березовых не отправили? — неожиданно спрашивает она.
    Он оскорбленно вскидывает голову и не отвечает.
    — Ну и зря... До вас Васильков и Анна Павловна всегда так делали.
    Константин Сергеевич дергается телом и норовит уйти.
    — Не обижайтесь! Я пошутила! — Алевтина Михайловна удерживает его возле себя.—Сейчас подкрепляться будем. Вот наша береза...
    Впереди, отбившись от леса, перешагнув тропу, стоит высокая береза. Ее ствол искривлен и напоминает вопросительный знак, ветки понурыми плетями свисают чуть не до самой земли.
    — Константин Сергеевич вспоминает, что действительно под этой березой, на поваленном стволе другой, они перекусывали в прошлый весенний поход. Тогда Алевтина Михайловна угощала его копченой щукой и при этом шутила, что сама набраконьерничала.
    И теперь, присев на поваленный ствол, она спешит раскрыть чемоданчик и выкладывает на разостланную газету горку маслянистых пирожков, порезанную холодную телятину, вареные яйца. На лице девушки хлопотливая озабоченность.
    Константин Сергеевич стоит рядом и тоскует. В мешке у него тоже есть кое-что из съестного — мать сунула, но ему стыдно и неловко доставать спрессованные бутерброды, сдавленные яйца.
    — Садитесь, Константин Сергеевич... Кушайте, пожалуйста, — голос у Алевтины Михайловны мягкий, заботливый, просящий. Ему не хочется ее обижать отказом.
    Константин Сергеевич перебарывает неловкость, садится и берет пирожок, откусывает, начинка в нем еще теплая.
    Алевтина Михайловна перекладывает на его сторону мясо, яйца.
    — Все, все кушайте. Обратно в чемодан ничего не положу. Налегке пойду...
    Он не отказывается, ест с аппетитом.
    — Ой, забыла! У меня и запить есть чем! — спохватывается она и достает бутылку лимонада. — Откройте, пожалуйста...
    Он протягивает руку за бутылкой, глаза их встречаются. Во взгляде девушки столько нежности, что у него захватывает дух, и он быстро отводит глаза...
    Остаток пути они проходят рядом, дружески беседуя о школьных делах.
    Квартируют они в разных деревнях. Константину Сергеевичу первому сворачивать. Его деревня стоит на бугре, в километре от тропы. Стекла в домах пылают пожаром заката. Красны и закраины на озере. А само оно густо-сизое, мрачное.
    — Вот вы и пришли... Почти что... — говорит Алевтина Михайловна и подает ему руку. — До свидания, Константин Сергеевич... До завтра... Спасибо за компанию.
    На него она не смотрит, и он замечает, как напряженно дрожат ресницы, а за ними томятся и страдают девичьи глаза. Он держит ее руку в своей, и она не отнимает, медлит и чего-то ждет. Ему очень хочется проводить ее до дому, сказать на прощанье что-нибудь ласковое, значительное, но в голову ничего не приходит, и он первым опускает руку и поднимается к своей деревне.
    Оборачивается, — она смотрит на него и машет рукой. Он отвечает ей. Едва сдерживается, чтобы не сбежать вниз и снова взять ее руку в свою, смотреть и смотреть в эти загадочные, манящие девичьи глаза. Константин Сергеевич шагает дальше и думает о том, что и прошлой весной, расставаясь с ней после похода вокруг озера, он переживал нечто похожее. А потом начались занятия, был педсовет и она обвинила его, временно исполняющего обязанности директора школы, во многих школьных грехах. Он весь год ее избегал. Дважды в роно отказывался принимать директорство.
    В деревню Константин Сергеевич входит в серых сумерках. Замечает возле домов белые груды неясных очертаний.
    — Что? Неужели снег? — поражается он, но, подойдя к дому, смеется над собой: это дрова, березовые дрова. Мало приметные на снегу, теперь на земле они светятся снежными сугробами.
    — Ну, в путь ли сходил? — встречает его вопросом хозяйка, одинокая пожилая женщина. Она знает, что ходил он в город на каникулы не отдыхать, а хлопотать материалы для скорого ремонта школы.
    — В путь, Любовь Ивановна... В общем-то, в путь, — благодарный за заботу, он широко улыбается. — В путь...
    — Молочка с дороги, холодненького, — хлопочет хозяйка и выбегает в сени.
    Он залпом выпивает крынку студеного, загустевшего сверху молока и идет отдыхать к себе за перегородку. Засыпает он сразу, и снится ему дорога, и лес, и Алевтина Михайловна. Она то убегает от него, и он никак не может ее догнать, то останавливается и начинает кричать на него.
    Константин Сергеевич просыпается. В избе темно, на печке ровно и глубоко дышит хозяйка. В горнице невнятно бормочет увернутое радио... И это его радует: еще не так поздно.
    Он вскакивает с кровати, охваченный страстным, непоборимым желанием видеть сейчас Алевтину Михайловну... Завтра на людях она будет с ним совсем другой...
    Константин Сергеевич выходит на крыльцо, после зимы оно кажется непривычно высоким. Луны на небе нет, звезд тоже. А ночь светлая-светлая, майская, белая... Весь воздух туманно искрится, словно сплошной Млечный Путь, Он спускается с крыльца и идет за деревню.
    Алевтина Михайловна сидит за столом в голубом халатике и пишет планы на завтра. С дороги она тоже вздремнула. Разбудил местный кавалер — Паша Чернов. Он устроился на табуретке у двери, поставив сапоги на разостланную газету. Весь день с зари до зари он пробыл на озере. Лицо его задиристо-курносое, с большим некрасивым ртом, калено-красное. Густые черные волосы примяты, свисают на уши — целый день не снимал шапки. Узкие глаза воспалены и слипаются. Держать их раскрытыми для Паши превеликая трудность. Тем более в доме тишина, слышно только, как поскрипывает перо у Алевтины Михайловны да шелестят страницы.
    Глаза у Паши закатываются, голову, а потом и все тело ведет вправо. Парень едва не валится с табуретки, дергается и переступает ногами. С колена падает на пол шапка. Он подхватывает ее, снова кладет на колено и для верности прижимает рукой.
    — Так, говорите, дорога хорошая нонче? Овраги не шибко текут? Пройти можно? — в который раз задает Паша одни и те же вопросы и, не дождавшись ответа, — Алевтина Михайловна только головой кивает — заключает:
    — Завтра, стало быть, я в город двину... Патронами надо разжиться...
    Слышно, как кто-то поднимается на крыльцо и стучит. Паша вскакивает и распахивает дверь в сени.
    — Давай! Там не заперто...
    Входит Константин Сергеевич.
    Алевтина Михайловна медленно поднимается со стула и в изумлении смотрит на гостя, приподняв высоко брови. На душе девушки и радость, и смятение, и тревога.
    — Что-нибудь случилось, Константин Сергеевич? — спрашивает она.
    Тот медлит с ответом, косится па Пашу.
    — В общем-то, случилось...
    — Паша, ты иди... Нам с Константином Сергеевичем поговорить надо... О школьных делах... — просит парня учительница.
    — Да и то сказать, поздновато... Мне завтра рано в город правиться... Прощевайте! — Паша уходит.
    — Я вас слушаю, Константин Сергеевич, — Алевтина Михайловна выходит из-за стола, рассматривает ногти на своих узких смуглых руках.
    — Я лучше сяду, — неожиданно говорит он и резко опускается на табуретку.
    — Да, да... садитесь, пожалуйста... Извините, я совсем забыла, — конфузится и краснеет она.
    — Я буду сидеть, пока не прогоните, — с упрямством говорит он. — А потом опять приду... И буду ходить каждый вечер...
    — Ну и приходите, пожалуйста... Я буду только рада, — смеется Алевтина Михайловна и прикладывает руки к лицу. — Какой вы смешной!
    Она смотрит на него из-за руки сияющими глазами, и он тоже чувствует себя счастливым.
    — Чаю согреть? — спрашивает она.
    — Обязательно, — отвечает он.