ВАЛЕНТИНИНЫ ДЕТИ

рассказ

    Валентина шла домой хмельная от радости. Размахивала сеткой с продуктами и распевала:
    

Пришла весна в мои края...

         
    Полуденное мартовское солнце слепило глаза, пекло лицо. Валентина щурилась и блаженно улыбалась, слушая рождающуюся под снегом музыку первых ручьев. Самый голосистый из них проклюнулся с пригорка и весело смотрел на Валентину светлым струящимся глазом. Валентина не удержалась и озорно подмигнула ему.
    Сегодня она получила деньги в конторе и расплатилась за купленный на баню старый колхозный овин. Зашла в магазин и набрала детям гостинцев.
    Поболтали про Вальку-гулену — да хватит. Теперь про нее никто дурного слова не скажет. Она будет жить только для детей. И то сказать, одна двоих подняла. В школу ходят, учатся и одеваются не хуже других. А велики ли с беглого мужа алименты? Хоть и работает где-то на Севере. Был грех, пригуляла меньшую Галинку, но и ее вырастит, не охнет.
    Из-за детей ей, Вальке, и в колхозе почет и уважение. Кто только не зарился на овин! А председатель рассудил уступить ей, многодетной матери. И не пожалеет об этом. Баньку она поставит себе не хуже, чем у тех, кто с мужьями живет. Хватит с нее по чужим баням таскаться. Очертенело! У деревни Валентина услышала стук топора и заволновалась: а ладно ли она сделала, что наняла в строители непутевого дедушку, который отбился от артели городских плотников? Закончив в колхозе свинарник, плотники ушли. А этот загулял и остался. Дня три не вылезал из чайной. А потом, проведав про ее нужду, помятый, будто обухом по голове пришибленный, пожаловал к ней наниматься рубить баню. Чего и говорить — хорош, видать, гусь! Пришел плотничать без топора!
    Сперва Валентина и разговаривать с ним не хотела. Да глянула в его тоскливые, молящие глаза — и сжалилась. И запросил он немного: всего сто рублей. Поставила только строгий уговор: до окончания работы — никаких авансов, одни харчи.
    Вчера плотник разбирал старый овин, а Валентина возила на лошади прокопченые, но еще крепкие бревна к себе в гумно. Сегодня утром, когда она собралась в контору за деньгами, плотник правил зазубренный, повидавший виды в бабьих руках хозяйский топор. И вот теперь, чу, принялся за работу. Справится ли?
    Валентина прибавила шагу.
    На гумне бревна, сваленные накануне в большую беспорядочную кучу, были рассортированы на аккуратные ровные грудки. Посреди них на снегу чернел прямоугольник начатого сруба. Плотник вырубал гнезда третьего ряда. Старшие дети вертелись тут же.
    Чтобы скрыть волнение, охватившее ее при виде растущей бани, Валентина закричала на детей:
    — А переодеваться кто за вас будет, бесенята! Опять школьную форму не сняли! А ну марш домой!
    Третьеклассник Колька спасительно схватился за дровяную пилу-двуручку.
    — Мам, я сейчас помогать буду! — он указал на торчащие с одного угла сруба длинные бревна.
    Второклассница Танька обрадованно кинулась к матери и уцепилась за сетку.
    — Ма, чего купила? Пряников нам, да? А еще чего?
    Она ощупывала свертки. Валентина покраснела и спрятала сетку за спину:
    — Дома покажу!
    В одном из свертков была четвертинка водки для плотника. Валька и не собиралась покупать ее, да навязала продавщица:
    — А вина-то! Надо хоть маленькую! Поди, баню начал дедушка ставить. Закладная обязательно положена... Уж так водится у них. Он-то разбирается, что к чему, твой дедушка...
    Продавщица рассмеялась и лукаво подмигнула бабам в очереди.
    Валентина сдалась и купила четвертинку, решив угостить плотника вечером за ужином, когда закроют магазин.
    — Там, Танюшка, поди, не про одних вас гостинцы... Там, наверное, и мастеру с почину припасено, — выпрямляясь и утирая рукавом со лба пот, подмигнул он девочке.
    — Как бы не так! Напасешься про вас! — вскинулась Валентина. Она испугалась, как бы он не запросил выпить перед обедом.
    — Аль пожалела? У хорошей хозяйки любой почин — праздник!
    — Праздник! Оно, окаянное, и так вас, мужиков, каждый день дразнит! — отпарировала Валентина.
    — Это правда... дразнит,—согласился плотник и шумно вздохнул, — и не одно вино дразнит...— Берясь за топор, он пристально посмотрел на Валентину.
    Та чуть не ахнула от удивления и досады. Глаза мастеру будто подменили. Из заплывших, по-старчески мутных и жалких, какими она увидела их два дня назад, они стали крупными, чистыми, глядели с дремуче заросшего лица на Вальку молодо, с приветливой усмешливостью.
    Валентина в растерянности отвела от них изумленный взгляд.
    — Оклемался, алкоголик несчастный! Стариком прикинулся! Нет чтобы поправил, когда неладно окрестила, — вознегодовала она на плотника. — Теперь бабы засмеют, подумают, со скрытым умыслом величала на людях дедушкой. — Валентина стояла раздосадованная оплошностью и смущенная пытливым изучающим взглядом мастера.
    А он все не отводил от нее глаз, словно впервые увидел эти густые русые волосы, освободившиеся из-под упавшего на плечи платка, тонкого рисунка лицо с яркими карими глазами, высокую грудь, раздвинувшую незастегнутые борта плюшевой тужурки, упругие бедра под ладной серой юбкой, сильные крупные ноги в шелковых чулках.
    — Ты тут не вздумай смухлевать чего, коли с почину не поднесла! — сердито сказала Валентина, страстно желая как-то осадить притворщика, и снова прикрикнула на детей: — А ну, пошли домой! Сейчас обедать будем... Хоть бы догадались Галинку на волю вывести в этакую теплынь...
    — А ее дядя Ваня давно вывел! Она вон там играет,— показала Танька за бревна.
    Валентина только теперь заметила за одной из грудок бревен красный помпон шапочки младшей дочери и метнулась туда:
    — На снегу ребенка кинули, безголовые!..
    Но Валентина напрасно волновалась. Трехлетняя Галинка играла в куклы на дощатом настиле, толсто покрытом паклей.
    — Мамка, мне дядя Ваня во какое крыльцо сделал, — похвасталась она.
    Валентина прикусила язык, взяла дочь на руки и, не взглянув на плотника, в довольной усмешке переломившего косматые брови, пошла домой.
    На крыльце остановилась, бросила Таньке, не спускавшей глаз с сетки:
    — А чего ты мастера не приглашаешь обедать? Беги кличь своего дядю Ваню, коли познакомиться успели...
    После обеда, усадив ребят за уроки, Валентина носила из пруда воду для скотины. И каждый раз, проходя мимо рубившейся бани, чувствовала на себе внимательный оценивающий взгляд мужчины. Она ощущала этот взгляд спиной, всем телом. Все больше ненавидела плотника, совестилась и злилась на себя:
    — Тьфу тебя, окаянный дедушка! Знала бы, что такой молодой, и на квартиру не пустила... Теперь опять пойдут сплетни по деревне! Бабы проходу не дадут, просмеют за «дедушку». Прежде бы на это и бровью не повела, даже подзадорила их, а теперь, уж коли зареклась жить для детей, другое дело.
    И все же радовалась, видя, как быстро растет сруб бани, ее бани.
    За ужином Валентина, немного поколебавшись, поставила перед плотником четвертинку:
    — Вот тебе и закладная... После работы не грешно... Не думай, что такая жадная...
    Он схватил четвертинку, не откупоривая, опрокинул в рот и нетронутую убрал под лавку:
    — Будто выпито...— и поморщился.
    — Понарошку, да, дядя Ваня? Понарошку-то можно! Я тоже умею, — возликовала Галинка, повторила ложкой движение плотника и смешно наморщила носик.
    Колька с Танькой засмеялись, Валентина не удержалась и поцеловала дочку:
    — Артистка наша!
    Плотник давно заметил особую любовь матери к меньшей дочери и даже догадывался о причине. Галинка была не похожа на старших детей хозяйки. Те оба русоголовые, сероглазые, курносые. А Галинка унаследовала от матери тонкие правильные черты лица, темные волосы и горячие черносмородиновые глазенки, очень подвижные и смышленые.
    После ужина Колька натаскал в избу досок и принялся делать скворечник. Валентина попробовала запретить сыну сорить, но он захныкал:
    — Учительница велела к завтраму всем ребятам сделать.
    Скворечник у Кольки долго не задавался, и плотник стал ему помогать. Когда все легли спать, Валька подмела растасканные ногами по всему полу опилки. Наткнулась под лавкой на четвертинку и, подумав, убрала ее в горку за посуду: «Дальше море — меньше горя».
    
    Всю зиму из-за Галинки Валентина работала на дому. Подбирала на сдачу лен, вязала маты для парников. А теперь стала ходить в огородническую бригаду расчищать парники и высаживать рассаду.
    Проводив детей в школу и управившись по хозяйству, она уходила в соседнюю деревню, оставляя младшую дочку с молчаливого согласия плотника на его попечение.
    Пока держался сизый утренник, плотник колдовал у бани в одиночестве. А когда обогревало, выносил Галинку в ее тепленькое гнездо из пакли.
    Отдыхая, он подсаживался к девочке, и Галинка играла с ним в свои немудреные игры. Чаще всего в парикмахерскую. Она снимала с распаренной, дымящейся головы плотника шапку и водила щепкой по его спутанным волосам:
    — Сиди смирно, а то машинка щипать будет. Так больно?
    — Нет...
    — А так? — Галинка нажимала на щепку.
    — Больно!
    — А что же ты головой не крутишь? Когда больно, надо крутить... Я крутила, когда меня мамка подстригаться возила.
    Плотник крутил головой.
    — Потерпи, потерпи... Еще немножко осталось... Потом я тебя духами поодеколоню... Хорошо пахнуть будешь...
    Галинка брала пустой пузырек, водила его над головой плотника и шипела. Плотник зажмуривал глаза, чувство нежности к ребенку затопляло грудь.
    Потом они сидели молча. Слушали, как с легким шорохом оседала, рассыпаясь на снегу, истонченная солнцем тюлевая корка наста. Задумчиво глядели вдаль.
    Деревня стояла высоко на горе. Перед ней лежала котловина большого озера. На том берегу сверкал окнами домов город. По озеру черными тараканами бежали к городу машины.
    Галинка спрашивала:
    — Дядь Вань, почему все машины бегают, а которая у правления в избушке стоит, только урчит?
    — Та особая машина. Она свет дает, — отвечал плотник и задумывался. — Необязательно бегать надо, чтобы добро людям делать. Можно и так, на одном месте...
    Плотник вздыхал, взгляд его туманился. Он ласково гладил Галинку по красной шапочке, туже подтягивал шарф у нее на шее. Вставал и снова брался за топор.
    В обед прибегала Валентина. Если старшие дети приходили к этому времени из школы, обедали все вместе. Если задерживались. Валька кормила Галинку, ела сама, а ребятам и плотнику оставляла записку, где что взять.
    — Не обварились бы одни, — беспокоилась за детей Валентина, но в глубине души чувствовала, что трусит оставаться с плотником наедине: еще начнет глаза пялить, чего доброго в краску вгонит, дедушка окаянный.
    Про свою опрометчивость с «дедушкой» она теперь вспоминала со смешливой улыбкой, без прежней досады и стыда.
    Скоро она стала замечать, что дети не делают дома уроков. Схватят вечером книжку, побегают глазами и к плотнику: «Дядь Вань, проверь...».
    — А вы что, в тетрадях-то ничего не пишете? — заволновалась она.
    — Думаешь, не пишем? А на-кось, посмотри! Колька с торжествующим видом достал из портфеля и показал матери тетради. Работы на следующий день были выполнены.
    — Мы ведь только устные вечером учим, письменные днем. Так складнее получается, — авторитетно заявил он и с веселой хитринкой посмотрел на мать: — Ма, а ты мне не так помогала задачи решать! Их надо с конца разбирать. Что требуется узнать и что для этого необходимо знать... Я теперь сам умею. И учительница похвалила...
    — Ну уж, где мне! У вас вон домашний учитель объявился, — с шутливой обидой в голосе сказала Валентина и посмотрела на плотника. И вдруг острая, саднящая тоска пронзила сердце: «Уйдет — ведь мучиться будут. Никакого слада с ними не станет. К чему так привечать? Или на что рассчитывает, на то и бьет, — радостно хлестнула по сердцу внезапная догадка. И тут же она устыдилась своих мыслей. — Что я!! У него, поди, свои дети есть».
    
    В субботу Валентина топила соседскую баню. Смеялась:
    — Последний раз в людях моемся!..
    Колька рьяно помогал таскать воду. Когда скутали баню, солидно спросил:
    — Вы первые пойдете или мы с дядей Ваней?
    Мать оторопела: прежде Колька мылся вместе с ними.
    — Где это мужиков вперед пускают? С вас грязищи-то, и лавки не отмоешь,— потрафила она сыну.
    Вернувшись с девчонками из бани, Валентина порылась в комоде и протянула по свертку белья сыну и плотнику.
    Плотник попробовал было отказаться:
    — Да я так просто... Косточки попарю...
    — Чего уж так... Чай, с детьми возишься, — Валентина насильно подсунула белье ему под руку. — Не бойся, не с покойника, свой тоже в бегах где-то. Да свитер не забудь в бане оставить... Поди, просолился от поту. Я завтра стирать буду.
    После бани дети уснули рано. А к Валентине сон не шел. Она лежала с открытыми глазами, чувствуя в свежем распаренном теле беспокойное томление, и чутко прислушивалась к ровному дыханию плотника на полатях. Вот он заворочался, стал слезать.
    У Валентины сладко онемели ноги, пересеклось дыхание. Плотник напился из ведра и снова залез за полати. На Валентину нахлынули внезапные слезы. Горячие, они заполняли глаза, щекоча кожу, сползали по скулам на подушку. Она плакала о своей одинокой бабьей доле, о повседневных заботах, о детях, растущих, может быть по ее вине, без отца, и еще о том, о чем ни за что не призналась бы даже самой себе.
    А наутро встала умиротворенная, спокойная, с мыслью поскорее выпроводить плотника. За завтраком завела разговор о достройке бани. Оставалось покрыть крышу и сложить печь. Дранка и кирпич у Валентины были припасены с лета. Котел она приговорила у знакомого мужика в соседней деревне, а вот за драночными гвоздями надо идти в сынковский сельмаг, за шесть верст. Бабы сказывали, туда недавно завезли.
    Плотник брался и по печному делу. Расспрашивал, где можно накопать глины, песку. Валентина отвечала и все разглядывала его, гадала, сколько же ему могло быть лет.
    После бани волосы у плотника распушились, легли на прямой пробор, почти касались плеч, борода раздобрела, развеерилась. Кожа, ниже красной, нажженной солнцем шеи, была гладкой, натянутой. В белой исподней рубахе он выглядел богообразно и непорочно, смотрел на отмытую, еще больше похорошевшую Валентину ровно и чисто.
    — Да ему и до сорока далеко,— решила Валентина и снова поймала себя на мысли о детях и жене плотника.
    Галинка после бани проспала долго. Проснулась румяная, встала в своей кроватке и засмеялась:
    — Дядь Вань, ты сегодня на икону похож! И испугалась хрипоты в горле:
    — Мамк, чтой-то у меня голос сегодня такой сердитый?
    Чихнула.
    — Ой, и кашель в носе!
    Мать метнулась к дочке, приложилась губами к ее лобику:
    — Да у тебя жарок, доченька! Это я, глупая, тебя вчера простудила! Из бани в одном платке несла, полушубок взять забыла...
    Валентина встревожилась не на шутку. Сбегала к соседям за градусником. Измерила дочке температуру — 38,5. Напоила горячим молоком и уложила снова в постель.
    — Вот тебе и воскресенье, сходила в Сынково за драночными гвоздями, — упавшим голосом сказала она.— Теперь и дело станет.
    — А далеко идти? — спросил плотник. Валентина вскинула на него повеселевшие глаза.
    — Может, правда сходишь? Заодно по дороге и котел посмотреть зайдешь. Если годен, отдашь деньги, я завтра накажу, кто-нибудь завезет из возчиков. А я постираю сегодня.
    — Можно. Давай адреса,— поднялся с лавки плотник. — День гулять — не два терять...
    Валентина рассказала, как пройти в Сынково, где разыскать хозяина котла. Достала из комода деньги. Когда подавала, рука дрогнула, и она невольно посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляда. Скулы у него порозовели. Валентина усовестилась своего недоверия и приложила еще трешку, на всякий случай.
    Участливо спросила:
    — Может, возьмешь из заработанных сколько? Чего купить надумаешь?
    — Нет, пока не требуется, — отказался он и стал одеваться.
    
    Выйдя за деревню, плотник остановился и огляделся. Был апрель. Снег на полях местами стаял, и их черно-белая пестрота рябила в глазах. Только озеро под горой лежало в первозданной неприкосновенной белизне и, выслюденное стойкими утренниками, блестело и отсвечивало на солнце. За озером чернел, плавился в сизо-оранжевой дымке город.
    Плотник глубоко вдохнул чистый воздух, остро пахнувший талым снегом, отходившей землей. Слегка закружилась голова, сделались ощутимыми в груди удары сердца.
    Он долго стоял, не отрывая глаз от города. Потянуло к дружкам-приятелям.
    Плотник нащупал деньги в кармане и сразу вспомнил глаза той, что дала их. Вспомнил и маленькую девочку, испугавшуюся утром своего сердитого голоса, теперь больную и беспомощную. Они будут ждать его.
    И ранее не испытанное чувство ответственности за деньги заставило вынуть руку из кармана. Он, конечно, может пойти в город, с хозяйкой потом рассчитается, из заработанных. Но тогда придется снова долго ждать, чтобы опять почувствовать себя таким вот сильным, ясным, способным решать свою дальнейшую судьбу.
    Плотник повернулся спиной к городу и зашагал прочь от озера.
    
    Днем Галинке стало легче, температура спала, и она ни за что не хотела сидеть в кровати. Пришлось ее одеть потеплее и спустить на пол. Девочка все порывалась к окну, поглядеть, не идет ли дядя Ваня. Валентина не пускала, боясь, как бы ее не продуло у окна.
    Вернувшись из школы, Колька с Танькой два раза бегали за деревню встречать плотника и оба раза возвращались разочарованные: «Не видать до самого Коржавина».
    Валентина начала беспокоиться и, стирая на кухне, нет-нет да и взглядывала в окошко. А когда увидела плотника, тащившего наперевес через плечо ящик с гвоздями и опутанный веревкой котел, охнула и чуть не выбежала вслед за детьми встречать на крыльцо.
    Плотник вошел в избу и протянул бросившейся к нему Галинке кулек с конфетами. Старшим, с завистью глядевшим на этот гостинец, сказал:
    — А вам вечером подарок будет. Только другого порядку. — Подал Валентине сдачу: — Рубль из расчета вычтешь. Ничего не поделаешь — задолжал!
    — Еще чего! — отмахнулась Валентина и впервые ласково посмотрела на плотника. — И охота было мучаться. Сказала, завтра на лошади привезли бы...
    Плотник промолчал и, пообедав, полез на баню крыть крышу.
    Вечером он принес где-то припрятанную книгу «Русские сказки» и протянул Кольке с Танькой:
    — А это вот вам, грамотеям, подарок... Только читать будем все вместе.
    После ужина плотник уселся с книгой на сундуке у печки. Колька с Танькой по обе стороны от него. Галинка, занявшаяся было куклами, кинулась к ним и забралась к плотнику на колени.
    Валентина схватила со стола посуду и скрылась за занавеской на кухне. Плотник глухо откашлялся и начал читать. Его голос дрожал от непонятного детям волнения, а глаза теплились влажным блеском. Валентина украдкой наблюдала за ним из-за занавески.
    Он был похож сейчас на деда-сказочника. Только уж слишком молодо и задорно сверкали его глаза.
    Когда в сказке упоминалось про чудище косматое, брови плотника двигались. Галинка с ужасом смотрела на них, теснее прижималась к плотнику и начинала ласково поглаживать его руку.
    — Уж говорил бы, если чего надумал, молчун проклятый! — шептала Валентина, злясь на плотника. Он кончил первую сказку.
    — Читай еще! — попросили ребята. Валентина не выдержала и с притворной строгостью прикрикнула на детей из-за занавески:
    — Чего привязываетесь к человеку! Скоро, поди, свои надоедят! Как домой придет...
    — У тебя тоже есть, дядь Вань? — спросила Танька, глядя на плотника широко раскрывшимися глазами.
    — Нет у меня никого, — просто ответил плотник. — Друзей и тех сдал в музей...
    — Слышь, мамк! Нет у него никого! — довольно повторила Танька и тихо шепнула плотнику: — А ты оставайся у нас. Мамка добрая...
    Плотник покосился на занавеску и согласно подмигнул Таньке.
    Та обрадованно захлопала в ладоши, бросилась к матери.
    — Ма, можно дядя Ваня у нас навовсе останется? Он согласен.
    — Пускай, ма? — присоединился к ней Колька, блестя глазами.
    — Не болтайте глупости! — прикрикнула на них мать и прижалась лбом к печке.
    Когда легли спать и дети уснули, Валентина окликнула плотника:
    — Ты чего это надумал детям головы морочить с оставанием? Уйдешь — затоскуют. Подумают, я виновата.
    — Я не морочу... Я серьезно, Валентина... Примешь?
    — Нужен такой пьяница! — Валентина села на кровати.
    — Это верно, — согласился плотник. Валентина ждала, что он скажет еще что-нибудь, и не ложилась. Иван молчал.
    Валентина легла, но сон растеряла.
    
    Апрельское солнце быстро согнало с полей снег. Вешние воды подняли на озере лед, оторвали от берегов. Огромная, осклизло-сизая, в многочисленных дырах льдина болталась по ветру от одного берега к другому, ломаясь и крошась. Сообщение с городом было прервано до открытия навигации.
    Баню плотник закончил, но уходить от Валентины не спешил.
    — Я еще поживу немного, до первого катера, кругом добираться не хочется, — сказал он утром хозяйке.
    — Смотри, весь заработок на харчи уйдет,— пошутила Валентина.
    — Пускай уходит, не жалко,— беззаботно ответил плотник и завладел Валентининой рукой.
    — Ну, ну, поосторожней! — она выдернула руку из его мозолистых ладоней и отошла к окну, встала к плотнику спиной.
    «Смелей! Смелей! Говори же!» — стучало ее сердце, подбадривая плотника.
    Но тот молчал.
    К матери подбежала Галинка с куклой:
    — На, пришей моей дочке руку...
    Плотник потоптался на месте и вышел из избы.
    — Теленок! — сказала Валентина двери. Проходя деревней на обед, Валентина заметила, что старухи, поправлявшие свои тыны, смотрят на нее с ехидными ухмылочками. У своего дома она поняла их ухмылки: плотник чинил тын.
    Валентина словно взбесилась. Подскочила к нему, выхватила топор и швырнула на землю.
    — Тебя кто просил не в свое дело соваться? Сначала к детям подмазывался, теперь ко мне! Лучше бы...— Она глянула ему в глаза и осеклась. В них было столько обиды, боли, что, если бы он ударил ее, она бы снесла.
    Но он только плюнул и пошел за деревню. К Валентине подбежали Колька с Танькой, принесшие из лесу кольев для изгороди.
    — Мамк, ты за что его? — плачущим голосом спросила Танька. А Колька впервые посмотрел на мать волчонком.
    — А ни за что! Отвяжитесь! — махнула рукой на детей Валентина и пошла доить корову.
    Сидела под ней, безучастно тянула за соски, и в подойник вместе со звонкими струйками молока падали ее глупые бабьи слезы.
    А плотник долго стоял у околицы и смотрел на озеро. Сильный ветер гнал лед в реки, прессовал в устьях, торосил в пойменных лугах. Две трети озера сверкали чистой водой. У городской пристани, блестя свежей краской, кружил катер, пробуя мотор.
    Глаза плотника постепенно светлели.
    — Завтра прокатимся, — тихо и как-то сокровенно сказал он и пошел в деревню.
    Утром плотник попросил у Валентины немного денег.
    — Надо сапоги купить. Завтра, может, в город удастся съездить. В этих неудобно, — и он уныло посмотрел на свои ноги в разбитых чесанках с рваными калошами.
    Валентина виновато засуетилась, достала из нижнего ящика комода давно припрятанные деньги за баню, положила перед плотником на стол:
    — На, получай! Твои, заработанные. — И шутливо, заискивающим голосом добавила: — Чего надулся-то? Это ведь я так... Хотела побольше за харчи с тебя высчитать...
    — Понятно, — миролюбиво сказал плотник, и его подвижные брови дрогнули в сдержанной усмешке. Он взял со стола две десятки и вышел.
    
    А вечером прибежала к Валентине соседка.
    — Твой-то мастеровой, сказывают, опять загулял. Чу, в чайной сидит с нашими плотниками. У них сегодня получка была. Баню-то хоть закончил?
    — Закончил. В субботу истоплю. Приходи мыться. Бутылочку припасу.
    — Спасибо на добром слове. Выходит, он с расчета загулял...
    — Взял двадцатку. Видно, хочет надольше гульбу растянуть.
    — А может, ты бы сходила туда. Образумила мужика. Авось послушается.
    — Выдумала! Кто я ему? — вспыхнула Валька.
    — Оно так, конечно. Только жаль мужика. Опять весь прогуляется. С чем к своим вернется?
    — Не ведаю! — жестко отрезала Валентина.
    Соседка ушла. Колька, слушавший весь разговор, кинулся за пальто:
    — Я пойду дядю Ваню приведу! Он меня послушается...
    Валентина поймала его за шиворот и оттолкнула от вешалки:
    — Никуда не пойдешь! — В мыслях держала: подумает, еще я послала.
    
    Плотник пришел поздно, когда легли спать. Валентина услышала на мосту скрип новых сапог и обрадовалась: видать, не все пропил. И удивилась своей радости.
    Плотник вошел в избу, подошел к Валентининой кровати, вцепился руками в никелированную дугу.
    — Извини... Малость подзагулял... Ваши мужики надумали долги отдавать... Я их когда- то угощал. Не деньгами же мне с них брать. Пришлось в чайной посидеть немного. О работе потолковали...
    — Что ты передо мной отчитываешься? Для своей жены прибереги отговорки.
    — А если ее нет?
    — Заведи.
    — Это дельно сказано. И то думаю...— Плотник отнял руки от кровати, шагнул было к Валентине, но его отшатнуло на середину комнаты.
    — Тсс-сы,—приложил он палец к губам и опасливо посмотрел на перегородку, где спали Колька с Танькой. — Сегодня я тебе про это не говорил ни слова, ни полслова, ни четверть слова. Запомни! — прошептал он и принялся стаскивать сапоги.
    А утром спустился с полатей и сразу к окну. Ага, вон и катер бежит. Можно в город съездить. Он быстро обулся, подошел к столу, где лежали неубранные деньги, подумал и взял три десятки.
    «Боится все брать. На себя не надеется»,— мелькнуло в голове у Валентины. Она открыла горку и поставила перед плотником закладную четвертинку.
    — Полечись. До города путь долгий,— в ее голосе звучал вызов.
    — Не стоит,— мрачно сказал плотник и посмотрел на ребят. Они глядели на дядю Ваню с молчаливым страданием.
    — Гостинцев я забыл вам вчера купить. Сегодня из города привезу, — виновато сказал он и пошел к двери. Взялся за ручку и остановился, поднял на Валентину страдающие глаза: — Ты, Валя, прости уж меня за вчерашнее... Сегодня все по-хорошему обговорим...
    «Не о чем нам с тобой говорить! Проваливай на все четыре стороны!» — хотела резануть Валентина, но против своей воли сказала:
    — За что прощать-то?.. Баню хорошую сделал... Только спасибо могу сказать...
    Плотник весело стукнул дверью. Колька с Танькой переглянулись и бросились из избы вслед за ним. Валентина подошла с Галинкой к окну и долго смотрела, как плотник и дети сбегали с горы к озеру, в чистых волнах которого покачивался маленький, словно игрушечный, катерок.
    — Загуляет или нет? — с щемящим сердцем гадала Валентина.
    Прибежав из школы, Колька с Танькой швырнули сумки на лавку и кинулись на озеро встречать дядю Ваню.
    С двухчасовым катером он не приехал. Ездившая в город соседка, что приходила накануне к Валентине, увидев ребят, спросила:
    — Не косматого ли своего встречаете?
    — А что? Дядя Ваня гостинцев обещал нам привезти — не без гордости ответила Танька.
    — Как же! Ждите от него гостинцев! Видела я его, бородача вашего! За пивным ларьком пену с кружки сдувал... Теперь, поди, забегаловки считать отправился... Их много в городе... Дождетесь! Шли бы лучше домой...
    — Врешь ты все, тетка Анна! Болтунья! — в отчаянье выкрикнул Колька.
    — Ишь ты, заступничек, — озадачилась женщина и осерчала: — Зря вам мать такого пьяницу в отцы не возьмет, ко двору придется, как раз...
    — А может, и возьмет! Тебе какое дело? — с вызовом бросила Танька и побежала на деревянные мостки, к которым временно, по большой воде, приставал катер.
    Колька последовал за сестрой. Ребята уселись на доски и заболтали в воде ногами, обутыми в резиновые сапоги.
    Катер удалялся от берега, оставляя за собой на воде расходившийся веером пузырчатый след. Ширококрылые сутулые чайки вились за кормой, зорко поглядывая под винт. То одна, то другая камнем падали на воду и тяжело поднимались, сверкая в клюве рыбой.
    — Айда в песок играть, — Колька побежал к длинной песчаной косе, где лежали бревна разобранной на зиму пристани.
    — А как играть будем? — крикнула Танька, последовав за братом.
    — Баню строить!
    Танька набрала щепок, и Колька соорудил из них на песке крохотную баньку, чем-то похожую на ту, что срубил им дядя Ваня.
    — Хорошая? — довольный, спросил он сестру.
    — Хорошая, — ответила Танька и вдруг спросила: — Кольк, а почему все дядьки пьяницы? Работают хорошо, а потом все деньги пропивают...
    — Не знаю. Вовсе и не все,—отозвался Колька и задумался.
    Танька помолчала и с таинственным видом сообщила:
    — А дядя-то Ваня вчера сильно пьяный пришел... Я слышала...
    — У, ябеда! Сплетня! Все вы, бабы, такие! Я вот скажу дяде Ване, чтобы он тебе за это гостинца не давал,— пригрозил Колька.
    — Ну и не надо. Подумаешь, нужен мне его гостинец, если опять пьяный придет, — обиженная Танька поднялась с песка.
    — Ну и уходи отсюда! Предательница! — Колька схватил горсть песка и швырнул в сестру. Танька ответила тем же. Колька остервенел и стал кидать куда попало.
    Зажав лицо руками, Танька заревела и отбежала.
    — Пьяницы! Пьяницы! Все равно пьяницы! — кричала она издали.
    Колька растоптал баню и побрел к мосткам.
    Пришел еще один катер. Но и с ним плотник не приехал.
    — А еще катер будет? — спросил Колька усатого рулевого.
    — Через час с последним рейсом привезем твою мамку! — ответил тот и уперся багром в сваю.
    Колька оглянулся. Танька стояла далеко на берегу, показывала ему кукиш и дразнилась:
    — Что, приехал? Приехал?
    Колька погнался было за сестрой, но раздумал и стал прохаживаться вдоль берега в ожидании последнего рейса. Танька сделала вид, что уходит домой, а сама свернула в реденькую рощицу и принялась рвать подснежники. Рвала и думала: «Придет дядя Ваня — ему подарю. Не придет — Галинке снесу».
    
    С последнего катера сошел один-единственный пассажир — какой-то приезжий дядька в шляпе и сером летнем пальто, с огромным чемоданом и заплечным мешком.
    «Отпускник», — решил Колька и почувствовал, как глазам сделалось горячо.
    Чтобы не встречаться с приезжим, Колька сделал крюк и повернул домой. И обмер от радости. Танька выбежала из рощи и повисла на руке у отпускника.
    Колька, не чувствуя под собой ног, полетел их догонять.
    Приезжий оглянулся, и Колька встал как вкопанный: у приезжего было незнакомое лицо. Но вот тот засмеялся, и Колька подскочил, удивленный догадкой:
    — Дядя Ваня! Обрился!
    Он пронесся мимо плотника, ткнув Таньку в бок кулаком, и во весь дух пустился в гору к деревне удивлять мать.
    Дома плотник поставил на пол чемодан, снял с плеч мешок, развязал и стал оделять детей подарками.
    Кольке — ученическую фуражку и пистолет-автомат с лентой пистонов, Таньке — соломенную шляпку и две книжки с картинками, Галинке — огромную куклу с закрывающимися глазами. Потом поставил на стол бутылку красного вина, выложил несколько свертков. Выждал, когда Колька с Танькой убежали хвастать по деревне обновками, а Галинка занялась куклой, издававшей звук, похожий на «мама», и пошел за занавеску на кухню к Валентине.
    — А это вот тебе, — он вынул из кармана голубую шелковую косынку, накинул Валентине на плечи и повернул ее к себе лицом:
    — Идет, а?
    Валентина вся опалилась с лица, уперлась руками плотнику в грудь:
    — Поди-ка, поди...
    — Не дури! Я ведь совсем к тебе пришел, — твердо сказал он и почти грубо привлек ее к себе.
    Валентина хотела его оттолкнуть, но глянула в неузнаваемо помолодевшее после бритья лицо и бессильно уронила голову ему на грудь...
    Вбежавшему в избу Кольке плотник крикнул:
    — А теперь баню топить! Посмотрим, какой в ней порох! — И, выйдя из-за занавески, стал снимать пиджак.
    
    На другой день Валентина с плотником поправляла тын. Колька помогал им. А Танька бегала по деревне и хвастала:
    — У нас дядя Ваня теперь заместо папки будет. В колхоз работать пойдет. В строительную бригаду. Они с мамкой всю ночь сегодня об этом шептались...